Поскреби русского — найдешь татарина

Когда-то Татарстан был одним из главных очагов сепаратизма и национализма. С приходом Владимира Путина все ранее заключенные соглашения между РФ и Татарстаном утратили силу. Новый договор о разграничении полномочий, подписанный в конце июля, лишь подтвердил — от былой казанской вольницы остался лишь символический статус. «Русский репортер» выяснил, что стало с суверенитетом, который Татарстан взял в свое время в том количестве, в каком захотел.


В наименованиях казанских улиц — смесь русского, татарского и советского: Пушкина, Тукая, Ульянова-Ленина. Названия русских и татарских сел на географической карте расположены в шашечном порядке. Если по левую сторону дороги — Богородское, то справа, к гадалке не ходи, будет Гильдеево. Если меню в забегаловке в первых строках обещает кыстыбый и эч-почмак, то во вторых — вареники и пирожки с картошкой.
Русская Казань от татарской отличается, как Килиманджаро от Эвереста. Лишь мягкостью произношения. В национальном варианте она звучит жестче — Казан.
На столах всех местных чиновников непременная брошюра-перевертыш — Конституция РФ на русском и татарском языках. Татарский вариант может вполне прочесть и русский, по-татарски знающий только «ни белмеса». В самом деле, разве трудно понять, что означает «Россия федерациясе конституциясе».
А вот за чем власти РТ строго следят: появляется новая мечеть — рядом обязательно строится православная церковь. Причем их архитектурные облики мало чем различаются. И не дай Бог, если одна будет выше другой. Виновные будут наказаны.
К воинствующей толерантности здесь все относятся с пониманием. Это залог и условие религиозного и межнационального мира.
Республиканское МВД издает разговорник для сотрудников милиции на русском, английском, французском и немецком языках (он открывается фразой: «Хау ду ю ду, комрэдз»). А также справочник под названием «Культура доверия», где в общедоступной форме излагаются «некоторые базовые сведения о религиях, имеющих широкое распространение в России и Татарстане».
Во дворе МВД Татарстана бок о бок стоят новенькие, еще пахнущие олифой мечеть и церковь. Похожие, как однояйцевые близнецы. Крест и полумесяц водрузить на купола еще не успели — наверное, ровняют штангенциркулем.
— А где что будет? — спрашиваю я Элеонору, сотрудницу пресс-службы.
— Да мы сами еще не знаем.
Элеонора — татарка. Замужем за Игорем. У них сын Саша.
Он родился в эпоху татарской вольницы, в начале 90−х. Тогда в моде были Мараты и Зульфии. Имя Саша звучало как минимум вызовом республиканскому суверенитету.
— А сейчас все вернулось: Паши и Наташи, — говорит Элеонора.
Может, прав был Лев Гумилев, который считал, что русские и татары — ветви одного суперэтноса, разделенные религией.
Впрочем, разделенные — это преувеличение.
По воскресеньям Элеонора иногда ходит в православную церковь, по пятницам — в мечеть. В церковь получается чаще, потому что выходной.
«А вы поезжайте в Старое Аракчино: там наш художник Ильдар Ханов построил на свои деньги храм всех конфессий — эдакий жест религиозной глобализации», — рекомендуют мне местные журналисты.
Еду в ближний пригород Казани. Приметы глобализации настигают меня уже в пути. Безо всякой, кажется, цели на окна внутри автобуса прилеплены загадочные листовки:
«Спасая одну жизнь, ты спасаешь мир» (Талмуд), «Стараясь о счастье других, мы находим свое собственное» (Платон), «Даем деньги в долг» (станция «Лагерная»).
За окном проносятся полуразрушенные стены какого-то строения. Возможно, фермы. На них еще читаются лозунги: «Не дадим превратить Татарстан в колонию России» и «Наша цель — коммунизм». Причем степень истертости «колонии» и «коммунизма» примерно одинакова.
Храм всех конфессий вызывает противоречивые чувства. Вообразите пряничный особняк о нескольких головах, где православные купола и пагоды мешаются с шестиконечными звездами, полумесяцами и чем-то армяно-григорианским. В перспективе второго этажа прячутся двуглавый орел и телеантенны. Из окон доносится тюремный шансон. Хозяин лечится в Москве.
Чистая ересь. Клиника. Но не без изящества. Тем более что к религиям это сооружение имеет чисто формальное отношение. Там живет и трудится автор проекта.
Затем казанские знакомые советуют мне зайти в Бурнаевскую мечеть — единственную в городе, где помимо арабского проповедуют еще и на русском. Там собираются эмигранты: арабы, турки, узбеки. Для них русский — средство межнационального общения. Спрашиваю прохожего, как добраться до мечети.
— Знаю такую, я здесь всю жизнь живу, — отвечает мне старик с мусульманской бородкой клинышком. — Там отец Павел настоятелем. Я у него часто причащаюсь.
В России относительно татар сложился целый ряд стереотипов. Татары — мусульмане. Татары живут анклавами. Помогают друг другу. Живут богаче. Не то чтобы чужие, но — другие. А с другими лучше не связываться.
Отсюда распространенное предубеждение: от татар всего можно ждать. Мол, не следует благодушествовать насчет татарского умиротворения, происходящего от десяти лет суверенитета и последующего периода относительной самодеятельности. Сепаратистские настроения там тлели всегда, начиная с октября 1552 года, когда войско Ивана Грозного покорило Казань. И если нет их видимых примет, то только потому, что сохраняются они втуне.
Действительно, влияние, скажем, радикальной партии Хиз-бут-Тахрир, лелеющей надежду установить власть Аллаха на земле посредством халифата, сейчас в Татарстане незначительно. Число членов партии, по данным Духовного управления мусульман Татарстана (ДУМТ), не превышает сотню-другую человек. Но не надо обольщаться, предупреждают религиоведы. Ислам вообще и исламистские организации в частности имеют специфическую способность количественно взрываться в критических обстоятельствах.
Эту специфику в Татарстане формулируют просто: сегодня наши девушки ходят в джинсах, а уже завтра добровольно наденут хиджаб. В считанные годы поголовная вестернизация может смениться национально-религиозным радикализмом. Ученые такое явление называют маятниковой активностью.
— Что для этого должно произойти? Нужно, чтобы закрыли татарские национальные школы? — спрашиваю я Гульнар Балтанову, заведующую кафедрой инженерного менеджмента одного из казанских вузов. В середине 90−х она на базе Казанского химико-технологического института организовала курсы арабского языка и мусульманской культуры. В 99−м, после взрывов жилых домов в Москве, курсы пришлось прикрыть. По версии Гульнар Балтановой, потому, что их финансировали из Саудовской Аравии.
— Моя мама преподает татарский язык. Этот предмет все интенсивнее теряет свою популярность. У нас недавно провели социологическое исследование — оказалось, что люди не хотят отдавать детей в национальные школы. Ни из татарских семей, ни — особенно — из смешанных. Это вполне объяснимо. Качественное высшее образование можно получить только на русском. Без русского не найти престижную работу. Кому нужны такие школы? Только самой России, которая заботится о сохранении своего культурного разнообразия.
— Тогда что? Угроза национальной идентичности, страх ассимилироваться в среде более крупного русского этноса?
— Угроза целостности республики, я думаю. А идентичность — величина постоянная. Татары — нерусский народ. Это надо помнить. Любой татарин ощущает себя татарином, и никуда от этого не деться. Он может принять православие, исповедовать бахаизм или синтоизм, но он никогда не станет русским или японцем. Почему татарин, за всю свою жизнь ни слова по-татарски не слышавший, начинает плакать при звуках национальной музыки? Сложно сказать, на каком уровне все это сохраняется. Может, дело в генетике, а может, и в метафизике. Но совершенно точно, это никак не связано ни с татарскими школами, ни с президентом Шаймиевым, ни со статусом республики.
Впрочем, все рассуждения о растущем влиянии ислама — это пока что только игры разума. На улицах Казани хиджаб не встретишь даже рядом с мечетью. В отличие, скажем, от Астрахани, где черная глухая женская одежда и мужские нечесаные бороды, прозванные в народе «ваххабитскими», — явление давно уже будничное. Особенно в базарном районе Большие Исады. Между тем ни о каких притязаниях Астрахани на восстановление ханства что-то пока не слышно.
Вообще говоря, мечети для татар — это больше клубы по интересам, чем места отправления религиозного культа.
Бурнаевская мечеть. На входной двери висит бумажка, из которой можно узнать, что «имам снимет квартиру». Внутри — доска объявлений: свои услуги предлагают стоматологи, штукатуры, наладчики и специалисты по обрезанию крайней плоти. Здесь тебе подарят расписание намазов, на обратной стороне которого обнаруживаешь рекламу водонагревательных приборов.
Рядом с мечетью супермаркет «Рамстор», откуда молодежь ящиками тащит выпивку. Неподалеку магазин «Ислам» предлагает «платки, молитвенные коврики, четки, компасы, МП-3, масло черного тмина, целебное».
На стене ближайшей пятиэтажки белой краской намалеваны номера телефонов, позвонив по которым можно договориться о сексе и покупке баранов.
Говорят, что так и должна выглядеть Азиопа. Кто-то называет все это евроисламом.
Тем временем некоторые татарские юноши и девушки «еще в джинсах» предпринимают настойчивые попытки вернуть жителям республики утраченные в советское время национальные традиции. Молодежное движение «Узебез» («Мы сами») и Всемирный форум татарской молодежи, к примеру, проводят акцию по возрождению языка. Печатают листовки под названием «Твои первые 150 слов на татарском». Там утверждается: «Учеными доказано, что их заучивание автоматически повышает IQ на 17 пунктов».
— Газета публикует порно? Не страшно. Главное, чтобы под снимками были подписи на татарском, — говорят защитники традиций.
Конечно, если поискать, можно найти в татарских вузах и девушек в хиджабах, и юношей, которые в пятницу отпрашиваются с занятий на намаз. Но большинство нацелено на американский дрим, как здесь принято говорить. Место под солнцем, карьера, обеспеченная семья. В формуле житейского счастья религия, равно как и национальные идеи, встречаются редко.
Согласно социологическим данным, в буйные 90−е чуть ли не все студенты называли себя мусульманами. Сейчас этот показатель равен примерно 10% — как в советские времена.

Надо учитывать еще то обстоятельство, что татары сегодня очень слабо связаны с другими мусульманами. С арабскими странами нет связей вообще. Татарстан в целом определился, нашел свое место в России. Арабы уже не ждут от республики каких-то резких политических движений и, судя по всему, прекратили попытки закрепиться здесь, как это было в пору обретения Татарстаном независимости. А жесткие нравы части мусульман Северного Кавказа с их призывами к джихаду и страстью к стрелковому оружию вообще противоречат принципам мягкого джадидистского ислама татар. На Среднюю Азию вообще вековая обида: татар за всю их мощную историю не раз оттуда выгоняли.
Резеда Сафиуллина — одна из основателей «Узебез». Вышла замуж в Йемен. Родила от мужа-араба троих детей. Потом заскучала по родине. Йеменские порядки показались ей чересчур строгими по отношению к женщинам. В результате вся семья переехала обратно в Татарстан. Сейчас Резеда преподает в вузе арабский язык, работает над докторской диссертацией. Она — что-то вроде местной знаменитости. Ее приводят в пример, когда надо проиллюстрировать татарский ислам без фундаменталистских комплексов.
В итоге сложилась немного парадоксальная ситуация: русские оказались татарам ближе единоверцев. С натяжкой можно говорить еще о Турции, но ислам там тоже не на первом месте: турки хотят в Европу и отчасти вынужденно выпячивают свой светский статус. Татарстан тоже хочет в Европу, а сделать это можно только вместе с Россией.
На одной из центральных столичных улиц — вывеска: «Лицей № 30 с обучением на татарском языке Вахитовского района г. Казани — инновационное учебное заведение, созданное в 1994–95 гг., принимает мальчиков любой национальности из любой общеобразовательной школы г. Казани и РТ… Раздельное обучение распространено во всем мире и имеет серьезное научное обоснование в ряде европейских стран…»
Казалось бы, где Казанский кремль, а где Сикстинская Мадонна. Однако Татарстан упорно и порой избыточно пытается стать частью большого мира. Попытки коммуникации осуществляются даже с помощью рекламы и объявлений: «Производится набор в Татаро-Американский региональный институт», «Уважаемые студенты! Информацию об обучении в Американских вузах по программе татарского правительства можно найти на сайте…».
Обо всем американском пишется с почтительной заглавной «А».
С кем бы ты ни завязал разговор о статусе Татарстана — с бывшим ярым националистом, а теперь не менее энергичным государственником, с исследователем творчества Кафки и по совместительству мануальным терапевтом, — все тут же начинают апеллировать к мировой практике: Барселона, Квебек, Корсика, анклавы в Италии, кантоны в Швейцарии. Дальше следует неизменный вопрос: «А мы чем, собственно, хуже?»
Потом, правда, сила сепаратистской инерции иссякает. Концовка беседы, как правило, выглядит так: «Я, может быть, в душе тоже за Булгарию. Но все равно понимаю, что отделение закончится катастрофой, гражданской войной. Все-таки по сравнению со многими регионами жизнь у нас получше, сносная. Кому это надо, если в Набережных Челнах почти треть смешанных браков?!»
— Фигня это полная, — говорит Ильшат Саетов, председатель бюро Всемирного форума татарской молодежи. — Отделение приведет к тому, что татары, живущие за пределами республики, для нас станут соотечественниками, а у себя окажутся инородцами. В Самаре и Тюмени им будут говорить: «Убирайтесь в свой Татарстан!» У нас, конечно, есть ребята, которые считают, что Татарстан должен быть независимым государством. Но это не мешает им вечером после занятий пить пиво в парке с русскими и евреями. Слова об отделении для них — форма эпатажа, они не побуждают к действию. Большинство же понимает, что Татарстан без России погибнет, — Ильшат не скупится на апокалипсические сценарии, — трубу перекроют, воздушное пространство тоже. Станки у нас советские, реальной экономики нет. Будем жить натуральным хозяйством. Что поделаешь: географически так сложилось.
— И вы мне вот еще что объясните: почему, когда в прошедшем финале нашей хоккейной лиги встречались казанский «Ак Барс» и магнитогорский «Металлург», уральские болельщики вывешивали плакаты: «Не посрамим Ивана Грозного». Ведь в их команде татар играет больше, чем у нас. Это же сборные Ногайского и Казанского ханств! — Ильшат смеется. На его татарском это называется «прикалывается».

Справедливости ради надо сказать, что разговоры о полной независимости не для всех в Татарстане сродни эпатажу или анекдоту. Некоторые татарские национальные организации продолжают пропагандировать эту идею. Впрочем, речь идет по большей части о декоративных объединениях, растерявших свой авторитет.
Они были востребованы и остро актуальны в начале 90−х, когда не был определен правовой статус республики. За годы советской власти в татарах накопилось чувство ущемленности. Татар обделяли бюджетом, не давали организовать свою Академию наук, свои газеты. В Казани была только одна национальная школа. Словом, не было видимых институтов государственности.
Но после обретения республикой суверенитета сепаратистские настроения пошли на спад. Поэтому, когда — уже после крушения СССР — национальные организации стали призывать отделиться от России, они быстро потеряли всякую поддержку, и их рейтинг опустился до десятых долей процента. Это объяснимо: люди получили многое из того, чего добивались. У татар исчезло ощущение своей второсортности.
Равиль, милиционер из Набережных Челнов, рассказывая мне о своем детстве, вспоминал, как их с отцом постоянно одергивали, когда они в автобусе начинали разговаривать между собой по-татарски. Теперь некоторые водители на татарском объявляют остановки. Это — пример бытового, так сказать, транспортного шовинизма. А вот в учреждениях разговаривать по-татарски запрещали вполне официально. Сейчас этого нет в помине. Татарин сегодня чувствует себя в Татарстане комфортно. Ему не нужны революции.
В результате национальное движение как широкий фронт претерпело изрядную трансформацию. Оно сильно обезлюдело и существует, скорее, формально. Одни организации ушли в ислам, их лидеры — в священнослужители. Другие стали неоязычниками — восстанавливают доисламскую религию. Третьи превратились в чисто культурные организации. А те, кто во главу угла ставили политические цели, выродились в маргинальные группы. Фактически за ними людей нет: обычно есть лидер и вокруг него пять-десять человек, в основном пенсионеры.
Знаменитый в прошлом Всетатарский общественный центр (ВТОЦ), с бойцами которого в свое время боялись связываться даже организованные преступные группы, теперь пребывает в расчлененном виде: одна часть действует под эгидой Всемирного конгресса татар, основная деятельность которого заключается в культурно-историческом просвещении и связях с соотечественниками за рубежом; другая весьма разрозненна, среди ее региональных отделений выделяется своей активностью только набережночелнинское.
— В 1552 году татары утратили самостоятельную государственность. С тех пор на этой земле всегда жила мечта ее вернуть, — говорит Валиулла хазрат Якубов, первый заместитель муфтия ДУМТ — Жила в литературе, искусстве, мироощущении людей. Мы всегда считали, что достойны этого. Другое дело, что формы этой государственности — вопрос дискуссий. Я и мои единомышленники уверены, что изоляция Татарстану ничего хорошего не принесет. Поэтому наша задача — трансформировать Россию под европейский стандарт. Проще говоря, нам бы хотелось, чтобы РФ оставалась самоценным феноменом, но изнутри была бы похожа на Европу. Как националисты в хорошем смысле слова мы, татары, можем рассчитывать только на это. Такова, если хотите, суть современного татарского национализма.
У нас есть республика. Это замечательно и этого достаточно. Но мы должны работать над ее качеством. Инструментами здесь могут служить только просветительство и политическая игра. То, чем на протяжении многих лет искусно, изощренно занимается президент Шаймиев.
Сейчас нашей республике ничего не угрожает. Нет пока алармических предчувствий. Но если, не дай Бог, возникнет угроза, то все те национальные организации, которые сейчас кажутся декоративными, снова обрастут мясом, как скелет политических партий перед выборами.
Что должно случиться? Дробление регионов, губернизация к примеру. Такие планы могут привести к быстрой этнической мобилизации. Так, как это было, скажем, в 2002 году, во время переписи населения, когда предпринимались попытки обкорнать татарский этнос. Мы ведь это перекрыли.
К слову, согласно этой последней переписи, татар в РТ — 51–52 %. Почти как контрольный пакет акций.
Рафаиля Хакимова, государственного советника при президенте РТ по политическим вопросам, не обижает, когда его называют националистом. Бывший идеолог ВТОЦ, он тоже пришел во власть, только светскую, из национального движения.
— Не обижаюсь, потому что в татарском языке, в отличие от русского, есть два значения этого слова. Первое, как у русских, несет негатив: любить своих и отторгать чужаков. Второе: до предела любить собственную нацию и в то же время терпимо относиться к другим народам.
На стене его кабинета, там, где полагалось бы висеть парадному президентскому портрету, — фотография отца. Это не вызов. Уважение к памяти.
— Почему у русских, живущих за пределами Татарстана, время от времени возникает ощущение, что от татар исходит опасность государственной стабильности: только поднеси спичку и — запылает?
— Это чистый пиар. Вдруг повсюду выскочили татары, Сабантуи стали играть. И мнение у них свое, как правило, другое, нежели здесь у нас. А с ними еще и Москва иногда считается. Кроме того, в российской прессе про нас совсем почти нет позитивных материалов.
— А что бы вы написали в российских газетах, будь у вас такая возможность?
— Что федеральный центр только тогда станет сильным, когда за ним будут закреплены лишь несколько функций. Но все они должны быть стратегическими. Скажем, оборона, внешняя политика, финансы. А остальным пусть распоряжаются регионы в пределах рамочного законодательства.
К примеру, как можно по одним и тем же законам проводить земельную реформу в стране, где есть и тундра, и горы, и Ямал, и Дагестан. Там — болота, здесь — камни. А посередине чернозем с суглинками. Причем ведь эти законы расписывают до мельчайших подробностей. Доходит до того, что указывают, где ставить печать: справа или слева. Это-то ; федералам зачем?
Федеральный центр обязан вмешиваться в исключительных случаях, которые определяются Конституцией.
Вот сказали: вводим частную собственность на землю. Но не надо регламентировать, сколько гектаров и кому они положены. Сами разберемся — и с землей, и с печатями.
Или взять совместные полномочия. Не нужно их расписывать так, что они превращаются только в федеральные. Если совместные, то равноправные.
Все основывается на балансе интересов. Без этого любые реформы теряют смысл.
Скульптуры русского поэта Александра Пушкина и татарского поэта Габдуллы Тукая около оперного театра обращены друг к другу спинами. Это дает повод некоторым символистам из народа рассуждать об ухудшении отношений русских и татар.
Фаузия Байрамова, писатель и историк, возглавляет татарскую партию независимости «Иттифак». Она в татарской национальной одежде — с некоторых пор это ее повседневный костюм. Недавно вернулась из Германии: представляла там свою книгу о трагедии, которую пережили татарские села в Челябинской области в результате аварии на предприятии «Маяк». Ее дочь приехала из США — жила там десять лет. Ее русский плох. Кажется, намеренно. Ее риторика традиционно радикальна. Но стоит ей добавить своей речи радикализма, как русский тут же улучшается. Пожалуй, она единственная, кто продолжает, как и пятнадцать лет назад, призывать опираться в отношениях с Россией на Декларацию о государственном суверенитете и результаты референдума, на котором большинство жителей республики проголосовали за полную независимость.
— Сколько членов в вашей организации? — спрашиваю я Фаузию Байрамову.
Тут ее русский снова становится отвратителен до такой степени, что ответа понять я не могу.
Когда-то Рафиса Кашапова обвиняли в связи с чеченскими боевиками, движением «Талибан» и криминалом. Теперь он устраивает конкурсы чтецов Корана, массовые намазы в городке Болгар и предлагает школьникам писать сочинения на тему: «Мой родной край — Татарстан».
Когда-то люди Рафиса Кашапова избивали арматурой своих — тех националистов, которые принимали наркотики. Недавно его в качестве гостя пригласили в татарский КВН.
Когда-то, в середине 90−х, у Рафиса Кашапова была в Набережных Челнах компания «Прометей». Семь магазинов, бензоколонки, автостоянки, строительные организации. На деньги от продажи спиртного восстанавливали татарские культурные традиции.
— Каким образом?
— По всей России проводили Сабантуй. В Питере однажды 60 тысяч человек собрали.
Сейчас организация Сабантуя — это прерогатива правительства РТ. Что называется, перехватили инициативу.
— А еще?
— Выпустили два с половиной миллиона книг о культуре Татарстана. Помогали национальным организациям. Матпомощь возили ингушам во время конфликта в Пригородном районе, крымским татарам, чеченцам, русским патриотическим организациям, когда обстреливали Белый дом.
Как-то приезжал Ахмад Кадыров, еще до войны, — мы дали ему, как сейчас помню, 17 миллионов. А недавно приходят ко мне чеченцы и говорят: «Сейчас у вас трудное положение. Попросим от вашего имени Рамзана, чтобы помог — ведь он сидит на денежном мешке, ему федералы за отца платят». Я им ответил: «Мы от предателей денег не берем».
— Почему это Рамзан Кадыров предатель?
— Потому что чеченцы, как и татары, хотели создать свое независимое государство.
Сейчас Рафис Кашапов руководит набережночелнинским отделением одного из ВТОЦ. Его бизнес развалился. В запущенной малогабаритке одной из высоток у него штаб. Повсюду расклеены фотографии эпохи вольницы, эмблемы с белым волком и полумесяцем на черном фоне. «Это — символ свободы тюркского народа», — поясняет радикальный националист Кашапов. В прошлом октябре, 15−го числа, на митинг, посвященный Дню памяти, иначе говоря, дню взятия Казани, ему удалось собрать в Набережных Челнах чуть больше ста человек.
Когда-то Рафис Кашапов служил танкистом в Советской Армии. Его дочь и сын пошли учиться в татарскую гимназию. Он исправно совершает намазы и держит уразу.
В какой-то из первых программных документов того еще, целого ВТОЦ хотели внести пункт о создании в одной из мечетей Казани музея атеизма. Говорят, Рафис Кашапов выступал «за».
Пора домой. В федеральный центр, прости Аллах. Беру такси в аэропорт. Таксист немедленно заводит разговор о московских ценах и зарплатах. О чем же еще говорить, если везешь столичного человека? Я, как водится, замечаю, что Москва не Россия (таксистам в других городах это нравится). А он в ответ предлагает Москве организовать принудительный суверенитет, а Казань сделать столицей РФ.
Он радуется своей шутке взахлеб, чуть не бросает руль.
А глаза хитрые, лихие, ордынские. Или это все-таки антропология?
Москва — Казань — Набережные Челны
Игорь Найденов
«Русский репортер»